Художественный редактор текстов и автор книги «Посещения запрещены, или Я в тревоге, тревога во мне» Валерия Снегова развеяла вредные мифы о психбольницах и рассказала, как лечение в клинике изменило ее жизнь.
В первый раз я оказалась в психиатрической больнице осенью 2020 года. Госпитализацию предложила психиатр, когда узнала, что я планирую самоубийство. Она же поставила диагноз — тревожно-депрессивное расстройство — и помогла найти отправную точку депрессии. В 14 лет я потеряла лучшего друга. В семье меня часто били до крови и синяков. Я пристрастилась к алкоголю: почти год ежедневно выпивала пару стопок — просто чтобы дожить до конца дня.
Долгое время мне казалось, что часто плакать, отменять встречи, не иметь постоянной работы и неделями не выходить из дома — это нормально. Но потом в голове что-то щелкнуло, и я поняла, что мне нужна помощь.
Перед встречей с психиатром я ужасно нервничала — казалось, что это последний шанс что-то исправить. Я уже пробовала общаться с психологом и психотерапевтом, но с обоими не вышло ничего толкового: на сеансах я только и делала, что плакала. В конце концов психолог развела руками и сказала, что не знает, что со мной делать. В том-то и дело — я тоже этого не знала.
Психиатр сообщила, что у меня тяжелая форма депрессии, справиться с которой можно только в стационаре. Ее слова прозвучали как приговор. Я сразу подумала, как отнесутся к госпитализации друзья и близкие. Я боялась, что они не захотят со мной общаться, и сказала, что не готова ехать в больницу. Будь я героиней фильма, на меня бы молча надели смирительную рубашку и насильно отвезли в стационар, но в жизни так не бывает.
Чаще всего в психиатрическую клинику попадают добровольно, отстояв очередь, подписав кучу бумаг и пройдя комиссию. Исключения — угроза жизни, недееспособность или решение суда.
Врач прописала таблетки, с которыми у меня появилась надежда. Так я впервые за 26 лет узнала, что можно жить по-другому: иметь силы встать с кровати и чем-то заняться, не думать о смерти и перестать наказывать себя. Через шесть месяцев таблетки перестали действовать. К этому времени желание жить нормально пересилило опасения по поводу больницы, и я согласилась на госпитализацию.
Меня направили в государственную клинику, одну из лучших в Москве и, пожалуй, даже в России. Я лечилась там бесплатно — мой случай оказался настолько тяжелым, что мне предоставили бюджетное место. Решение вынесла комиссия: после осмотра врачи принимают пациентов на бюджетной или платной основе — в последнем случае пребывание стоит от 3000 до 6000 рублей в день в зависимости от уровня комфорта. Я испытывала ужасные угрызения совести из-за того, что попала к «бюджетникам», — думала, что не заслуживаю бесплатной помощи и заняла место того, кто действительно в ней нуждается.
В больнице меня встретили приветственным коктейлем из транквилизаторов и седативных — его дают всем новичкам, чтобы они быстрее освоились и легче переносили стресс.
Многие вещи, которые я принесла с собой, забрала медсестра. Она конфисковала таблетки, маникюрные ножницы, пинцет, вилку, щипчики, бритву и зеркало. Медсестра спросила, склонна ли я к самоповреждению, и, не услышав быстрого ответа, забрала еще и пилочку для ногтей. В больнице с этим очень строго — под запретом любые вещи из стекла, даже флакон духов или тонального крема. Спрятать ничего не получится: медсестры внимательно следят за пациентами и могут отнять любую вещь, которая представляет угрозу.
В больнице есть блоки для мужчин, женщин и буйных пациентов. Мне досталась двухместная палата, где была с 18-летняя девушка. Она совершила несколько попыток суицида и в стационаре была уже не в первый раз. Соседка рассказала о местных правилах: блок покидать нельзя (исключения — столовая и процедурный кабинет), душ можно принимать только утром и вечером, а во время «тихого часа» запрещено выходить из палаты. Еще нельзя открывать окна (у них даже нет ручек), покидать больницу (спасибо за это ковидным ограничениям) и есть вредную еду — она может вызвать проблемы с ЖКТ и нарушить план лечения. Курить нам тоже не разрешали, но почему-то закрывали на это глаза. При каждом удобном случае девчонки собирались в туалете — единственном на весь блок и с двумя кабинками, так что шансы пописать в одиночестве, не вдыхая клубы дыма, были равны нулю.
Режим
7:00–9:00 — душевая открыта
9:30 — завтрак и таблетки
13:30 — обед и таблетки
14:00–16:00 — «тихий час»
17:30 — ужин и таблетки
19:00–21:00 — душевая открыта
21:00 — таблетки
Женский блок просыпался в 9:30 от голоса медсестры, звавшей нас на завтрак. Не могу сказать, что в клинике плохо кормили: раз в неделю подавали божественную пшенную кашу, а на ужин — очень вкусное пюре с лососем, но гораздо чаще в меню были сосиски непонятного происхождения и наполовину сырая котлета с жирной подливой.
Мне долго не могли поставить диагноз — психиатр колебался между клинической депрессией и биполярным расстройством второго типа. Я пила по 18 таблеток в день, из-за которых постоянно спала и многое забыла. Большую часть воспоминаний из стационара удалось сохранить только благодаря дневнику, который я вела в «Телеграме».
Люди думают, что в психбольницах пациентов насильно пичкают лекарствами, чтобы те не мешали персоналу, — как в ленте «Пролетая над гнездом кукушки» и других фильмах. Это заблуждение — никто не станет заставлять больного пить таблетки, если он дееспособен и не представляет угрозы для себя или окружающих.
Я добровольно принимала прописанные препараты, а иногда, если не могла справиться с тревогой, ходила к врачу за добавкой или уколами. Wi-Fi в клинике нет, но телефоны никто не отнимает — можно сколько угодно сидеть в Интернете, смотреть фильмы, слушать музыку. Смартфон могли забрать, только если он вызывал негативные реакции. Со мной лечилась девушка с шизофренией, которая все время звонила в скорую. Из-за галлюцинаций ей казалось, что кто-то угрожает ее отцу, и она отчаянно хотела его спасти. Головой девушка понимала, что ей это мерещится, но эмоции были гораздо сильнее, и она не могла с ними справиться. Эта девушка была единственной, у кого забрали телефон.
Самые теплые воспоминания из больницы связаны с девочками, которые со мной лечились. Мы вместе рисовали хной, смотрели фильмы и делали друг другу макияж.
Это помогало отвлечься от негативных мыслей и побочек, которые вызывали лекарства. Иногда мы прятались от медсестер и курили в палатах, а на Новый год каким-то чудом умудрились пронести в блок гирлянду. В такие периоды клиника напоминала мне детский лагерь. В каком-то смысле мы с девчонками и правда были детьми, которые переложили ответственность на медсестер и жили по правилам, принятым только на территории больницы.
Меня часто навещали друзья — хоть мы и не виделись (их не пускали в блок из-за ковидных ограничений), они передавали еду и ждали, когда я выгляну в окно. Еще меня поддерживала мама. Она звонила врачу — спрашивала, как я себя чувствую, как продвигается лечение и что она может сделать, чтобы помочь мне. Я очень благодарна ей за то, что она смогла справиться с предрассудками и изменить отношение к моей болезни. Когда я впервые сообщила, что психиатр выписал мне лекарства и рекомендовал стационар, родители сказали, чтобы я не выдумывала проблемы на пустом месте и перестала заниматься ерундой. Но я не виню их за это — в конце концов, они выросли в то время, когда справка из психбольницы могла испортить человеку жизнь.
В клинике большая текучка — многие пациенты проходят лечение по 2-3 раза. Есть и те, кто стабильно ложится в стационар раз в полгода. Большинство лежат в больнице месяц, но я провела там почти три месяца. Мне долго не могли подобрать схему лечения и в итоге выписали столько таблеток, что вместе с тревогой и негативными мыслями они заглушили все остальные чувства и очень ухудшили память. Я хотела продолжить лечение, но врачи настояли на выписке: они боялись, что после длительной госпитализации я не смогу адаптироваться к обычной жизни.
Выходить из больницы действительно было страшно. Я успела привыкнуть к режиму и тому, что здесь за меня все решают другие люди. Снаружи у меня ничего не было — ни дома, ни работы, ни призвания.
После выписки меня приютила подруга. Она взяла на себя почти всю работу по дому и старалась обо мне заботиться, за что я очень ей благодарна. Привыкнуть к обычной жизни было непросто: я готовилась к походу в аптеку несколько дней и забывала взять рецепт, а после смены постельного белья могла пролежать несколько часов без сил. Реальность казалась мне огромным листом, на котором нарисованы все-все люди, а я наклеена сверху — немного криво и почти не к месту.
Спустя несколько месяцев жизнь вернулась в прежнее русло — я снова плакала на сеансах психотерапии и пыталась найти силы, чтобы выйти из дома и перестать думать о самоубийстве.
Таблетки больше не помогали. Я дошла до пограничного состояния и поняла, что нужно вернуться в больницу.
На этот раз госпитализация не была срочной. По телефону сказали, что я смогу лечь в стационар через неделю-полторы. Но ждать пришлось почти месяц: за это время я успела пройти комиссию в другой клинике, но туда меня не взяли — сказали, что я слишком «нестабильный пациент».
Через три недели я вернулась в больницу. На этот раз все было по-другому: и врачи и пациенты казались уставшими и безучастными, я очень скучала по девочкам, которые выписались, пока меня не было. Больше не было совместных кинопросмотров и сеансов макияжа — почти все время я спала или просто лежала, уставившись в одну точку.
Во второй раз я продержалась всего две недели и выписалась сама, потому что больше не могла находиться в клинике. Мне так и не смогли подобрать подходящую схему лечения, так что смысла в госпитализации я не видела. К сожалению, это распространенная ситуация — в стационарах не так много хороших специалистов, многие выгорели и работают совершенно механически. Одна из девочек с биполярным расстройством рассказала, как ее «выкинули» из больницы, потому что прошел месяц.
Несмотря на недостатки, в психиатрической клинике было много важного и полезного.
Прежде всего, занятия с психогруппой, где мы разбирали причины возникновения заболеваний, углублялись в анатомию, узнавали, как происходит лечение и почему становится хуже, даже если на первый взгляд все вроде бы хорошо. Важное открытие: режим дня очень влияет на самочувствие. В больнице вы попадаете в среду людей с разными заболеваниями — учитесь взаимодействовать с ними, вести честный разговор и различать у них симптомы.
Как и любой метод лечения, стационар подойдет далеко не всем. В ситуации, когда есть угроза жизни или здоровью, это действенная мера. Но если таковой нет, возможно, регулярное наблюдение у врача принесет больше пользы — в этом случае не придется резко менять образ жизни и подчиняться строгим правилам клиники.
После второй выписки прошло больше полугода, и возвращаться в психбольницу я не планирую. Сейчас я снимаю квартиру вместе с подругой. Я приютила кошечку, и она стала моей причиной вставать по утрам. У меня все еще нет стабильной работы, но чувствую я себя намного лучше. Меня поддерживают близкие, я регулярно общаюсь с психиатром и стараюсь как можно меньше переносить сеансы с психотерапевтом — хотя последнее больше зависит от моего бюджета. Теперь я лучше понимаю, что со мной происходит, и не боюсь об этом говорить. Мне нужно пожить с депрессией еще какое-то время, но это перестало быть моей слабостью, изъяном, теперь это часть меня — той, что сейчас сидит на стуле, пьет теплый чай и чешет за ушком котенка.
